Лишь только раздались на границе первые боевые выстрелы, сейчас же звонким эхом отозвались они в лубке и тысячи, сотни тысяч ярко расцвеченных листков полетели с печатного станка в глубины России, обгоняя газеты и правительственный сообщения. Прежде чем деревня разобралась, как следует, «за что» и с кем «погнали народ воевать», она уже видела немца - в каске, в синей одежде (тогда как «своих» лубок заботливо облекает в защитный цвет), с торчащими прусачьими усами.
Немец-солдат сразу заслонил собою настрявшие «до чертей» образы немца- управляющего, немца-заводчика, немца-аптекаря, садовника, колониста. Все накрылось одной каской, и, сосредоточив на этом символе всю изобретательность рисунка, всю колкость насмешки и пыл негодования, лубочная картинка не мало способствовала популярности войны в народе.

***

Оно и понятно Печатное слово - газета ли, книга - туго проникает в малограмотную деревню. Да и то, что дойдет, забывается скоро. Где же удержать какому-нибудь дяде Миките все эти факты да цифры, - их и городской то читатель ловит лишь одним ухом и сейчас же выпускает в другое.
Зато тем больше простора у деревенской околицы всяким слухам да россказням и их бойкому приемному сыну - лубку. Лубок-простовик впитывает в себя эти свежие, тут же возникающие легенды, воплощает их в конкретные графические формы и возвращает деревне созданные ею или, во всяком случае, близкие ей образы.
И уж это не забудется, не изгладится. В красном углу, под иконами, рядом с видом афонской горы или Почаевской Лавры да житием Варвары Великомученицы будут долго висеть эти листки - повести о подвигах серых героев, своих героев, пока не почернеют от избяной копоти, мух и тараканов.
Да и потом, когда истлеет бумажный лист, будут еще вспоминать: тут вот висел Козьма Крючков - вихрастый такой, тут Миколай Миколаич на белом коне, а там взятие Львова или переход через Карпаты.

***

Такое место в красном углу военный лубок занимает не случайно. В народном сознании война переживается, как мировое, космическое событие, как проявление всемогущества Бога, который послал войну, так же как посылает мор, голод, землетрясения, небесные знамения, как посылал пророков и святых творить чудеса, исполнять Его благую волю.
Это - явления одного порядка. Поражал некогда Господь нечестивых каменным дождем, теперь за грехи карает свинцовым и чугунным. Приемли кару Его, как приемлешь милость. И если на одной картинки из отверстого неба, с облаков, струится благодать на святые места, то отчего же не висеть рядом баталии, где облачка разрывов шрапнели сеют смерть и гибель на грешную землю; тем более, что облака то - те же самые, такими же курчавыми завитками и в такой же расцветке, да и горы: что Афон, что Кавказ или Карпаты - одно и то же.
Успешные действия наших войск в течение первых месяцев войны дали богатую пищу для лубка, и нет такого события или подвига, которые не отразились бы в одном, а то и нескольких листах.
Подвиг Козьмы Крючкова, доблесть наших и союзных летчиков, отдельные эпизоды из похода в Восточную Пруссию, потопление неприятельских броненосцев, изгнание австрийцев из юго-западного края, взятие Львова, Перемышля, движение за Карпаты, угроза Кракову... все это подхватывалось печатным станком и веселой красочной вестью разносилось по лицу земли русской.
Глядя, как падает враг под ударами наших солдат, как бегут его полчища от лихой атаки казаков, все больше проникалась деревня (да одна ли она!) уверенностью в скорой победе. И чем более близким казалось сокрушение врага, тем смелее и заносистее становился лубок. Уж он начал высмеивать трусость и слабость противника, приписывать ему глупость, потешаться над «Кайзером» и «Францем», добирался уже до Берлина, до Царьграда...
Казалось и удержу нет, - что ни день, выходило несколько штук: свыше тысячи номеров было выпущено лубочными издателями, а ведь иные выпуски достигали сотни тысяч экземпляров.
Но как только началось обратное движете из Галиции, остепенился лубок, а потом и вовсе замолк. Теперь многое находят в нем излишне и напрасно хвастливым...
Но разве можно в чем-нибудь винить лубочную картинку? Она правильно отражала народные думы и чувства, несла в себе эту слепую и крепкую веру, не допускающую и мысли о неудачах, хотя бы, и временных. С такой верой шли стена за стеной наши безымянные герои к фортам Перемышля, на перевалы Карпат, - их ли вина, что пришлось уступить врагу землю, политую русской кровью, древнюю русскую землю...
Что происходит сейчас в народной душе, какие легенды и слухи ходят по околицам и разносятся по проселочным дорогам? Лубок молчит.
Но то, что было, ведь было же, а не выдумано досужими головами. Это принадлежит уже истории и следовательно может быть рассматриваемо в ее освещении. <...>

В самом расцвете оборвалось сейчас лубочное творчество, но не иссяк запас творческих сил. Настанут другие дни и снова полетят эти листки во все концы России. И думается, после невольного перерыва, после оглядки на себя, еще богаче, пышнее расцветет этот причудливый цветок нашего искусства.

Декабрь 1915—январь 1916 г.

// Денисов В. Война и лубок. - Пг., 1916. - С. 1-6, 35.